Громовая жемчужина - Страница 83

Холод тысячами ядовитых игл просачивался в тело. Слабость оборачивалась болью, которой становилось всё труднее противостоять. Кагеру казалось, что он погружается в океан, состоящий из одной ледяной боли. Он уже не видел ни рифа, ни моря, его сознание наполнилось многоголосым шепотом. Призраки звали его из-под воды, называя по имени. Люди, которых он помнил ярко и не помнил совсем, мужчины и женщины, все те, кого он погубил за свою жизнь, кого он убил собственноручно, колдовством или железом; те, кто умер по его вине или по его приказу; те, кто отдал за него жизнь из любви и преданности — попадались и такие. Тощий человечек в одежде гонца, с траурной белой косынкой на голове: «Спасибо вам, господин лекарь! Век не забуду вашей доброты! Какая, говорите, тропинка ведет к вашей усадьбе?» Пожилая женщина с темным пятнышком посередине лба: «Отдайте мне моего внука! Куда ваш волк унес его?!»

К распростертому на камне мокквисину тянулись десятки призрачных рук. Шепчущие голоса твердили одно и то же: «Мы голодны… Мы хотим есть… Мы съедим тебя, мокквисин!»

— Вы только гляньте! — Анук указал обглоданной костью на костер.

С костром творилось что-то странное — он пульсировал, словно пламя было кровью, протекающей через невидимое сердце.

— Голодные духи добрались до колдуна, — сказал Сахемоти. — Он умирает.

— Может, я лезу не в свое дело, — опять завел Херуки, — но вы могли бы прикончить его как-то более… по-человечески.

Анук только хмыкнул — и принялся за очередное куриное крылышко. Сахемоти по обыкновению промолчал.

— Не сделал ли я ошибку, связавшись с тобой? — с упреком сказал ему Херуки. — Ты поначалу казался мне справедливым, а твои цели — благими…

— Так я и справедлив. Обрати свою жалость на более достойного человека. Тот, что умирает сейчас на рифе, не заслужил ничего, кроме ада.

— Милосердие не имеет никакого отношения к справедливости.

Несколько мгновений Херуки хмуро глядел на пульсирующий костер. Потом встал и начал разматывать пояс.

— Ты знаешь, что от вассалов, выступивших против воли того, кому они присягнули, отворачивается удача? — только и спросил его Сахемоти.

— Знаю.

Херуки через голову стянул рубашку, принялся распутывать завязки на сандалиях.

— И ты готов пойти на такую жертву ради человека? Плохого человека, мокквисина, предателя? Не с того ты начинаешь свой путь милосердного бога!

— Милосердие не имеет отношения к здравому смыслу, — буркнул Херуки и с разбегу нырнул в волны.

Анук проводил его возмущенным взглядом.

— Брат, рыжий совсем рехнулся! Что он делает?!

— Зарабатывает дешевую популярность. Или роет себе могилу. Или то и другое одновременно.

— Как он смеет вмешиваться? Останови его! Прикажи Цукиеми, пусть вышвырнет его обратно на берег!

— Я же еще в Асадале сказал тебе, что не буду вмешиваться. Останови его сам, если сможешь.

Анук помрачнел.

— Ага, чтобы я сломал ногу на ровном месте или случайно поджарил себе голову собственным пламенем? Только безумец выступит против бога удачи. Но я это запомню! И тебе припомню, как ты помешал мне наказать мокквисина! И как ты хотел бросить меня той ночью, когда напали демоны, я тоже не забыл! Думаешь, если я твой брат, то можно на меня плевать?!

Сахемоти даже не сделал вид, что слушает. Оба они понимали, что эти глупые жалобы и пустые угрозы принадлежат мальчишке, чье тело носил огненный демон. Но о том, что Анук и Хоори — не одно и то же, огненный демон вспоминал всё реже и реже.

«Учитель!»

Кагеру поднял голову, поморгал, но его окружала темнота. Она все же была предпочтительнее, чем сонмы духов, которые накидывались на него, как только он закрывал глаза. Он уже совсем не чувствовал тела, словно ни рук, ни ног у него не осталось. Всё было сожрано голодным духами. Или еще не всё?

«Когда учитель умрет, я стану мокквисином вместо него!»

Над головой Кагеру бледным пятном нависло лицо Головастика.

«А чтобы стать таким же сильным, как он, я съем его сердце, и вся его сила перейдет ко мне»…

«Сгинь, выродок!» — Кагеру нашел в себе силы пошевелиться, но призрачный Головастик даже не заметил этого движения. Он вылез из моря, заполз ему на живот и уселся там, глядя на него сверху вниз и алчно скалясь.

«А потом я съем его мозг, чтобы стать таким же хитрым, как он…»

Цепкие пальчики Головастика потянулись к горлу мокквисина. Кагеру охватил смертельный ужас попавшего в ловушку зверя. Темная ледяная волна поднялась стеной, ударила в лицо… В последний миг его выхватили из воды чьи-то руки.

Херуки, тяжело шагая по песку, подошел к костру и положил Кагеру возле костра. С мокквисина текла вода, и выглядел он как самый что ни на есть настоящий утопленник. Но вскоре тепло костра оживило Кагеру: он открыл глаза, в которых все еще плескался предсмертный ужас. С помощью Херуки он сел, стуча зубами от холода.

— Не думай, что ты прощен, мокквисин, — заговорил Сахемоти. — Тебе просто заменили казнь изгнанием. Убирайся прочь. Куда хочешь, лишь бы подальше отсюда.

Анук скрипнул зубами. Ему очень хотелось что-то добавить, но он косо взглянул на бога удачи и промолчал.

— Так ты не собирался его убивать! — воскликнул Херуки с явным облегчением. — Просто хотел меня испытать, верно? Я провожу колдуна до Репейников. Один он не дойдет.

— Как хочешь.

Когда Херуки и Кагеру скрылись в темноте и скрип их шагов затих, Анук обернулся к брату и яростно прошипел:

— Он тебе всё поломает, твой рыжий любимчик! Все испортит, вот увидишь!